Очерк Юницкого В.А.

Юницкий В.А. (1910 – 2006)

Родился в Ивановской области в с.Пестяки. Его отец Юницкий Александр Яковлевич работал учителем Подболотновского училища Селищенской волости Покровского уезда. С началом 1 Мировой войны был призван в армию. Умер 26 декабря 1914 года после ранения в военном полевом госпитале. Жене погибшего О.Г.Юницкой в 1916 году как вдове от земства была назначена пенсия. Однако жизнь, с маленьким сыном на руках, оказалась ей не по силам – пришлось переехать на жительство в Гороховец к отцу. Здесь прошли детство и юность Валентина Александровича Юницкого, которого, как и его отца, война не обошла стороной. Он участвовал в Великой Отечественной войне, имеет ордена и медали за боевые заслуги. Жил в Гороховце. В конце 80- годов прошлого века написал воспоминания о своем детстве, о родном городе и его жителях. Небольшой отрывок из этого очерка в начале 90-х был напечатан в районной газете «Новая жизнь».

Гороховец в моем детстве и отрочестве. 1914 - 1920 годы

Если бы я жил 200 или 300 лет тому назад, то и тогда бы, вероятно, я написал бы о Гороховце, как о красивом городе, построенном нашими предками на очень удобном месте. Мне не приходится писать о Гороховце, приводя из каких-то исторических, архивных, книжных источников сухие цифры и даты. Я пишу о нем как старожил Гороховца, живший и помнящий Гороховец в своем детстве и отрочестве. В своем очерке я описываю не только природу Гороховца, его жизнь, людей, живших в то время, но также и свою жизнь, и жизнь и дружбу нас – мальчишек, наши детские и отроческие годы, нашу учебу, наших любимых учителей и наставников. Не без интереса к моему описанию отнесутся пока еще живые, немногочисленные старожилы города и вспомнят жизнь давно минувших дней. Если смотреть на Гороховец с птичьего полета, по направлению от Москвы, то слева от города проходит водная магистраль – течет судоходная когда-то река Клязьма, а справа сухопутная магистраль – построенный весьма давно Владимирский тракт. В давние царские времена, когда еще не была построена железная дорога, по этому тракту вели этапом каторжников-колодников в Сибирь. Часть нагорной половины Гороховца видна была издалека, если идти к городу с востока. Особенно красиво было смотреть на склон горы весной, когда он покрывался белым и розовым цветением фруктовых садов (теперь заросший диким кустарником и деревьями), а сосновая роща выделялась на этом фоне каким-то вечно зеленым суровым стражем этой горы. А в ясное солнечное утро, наряду с красотой садов, на фоне всего города особенно красиво выделялись белые здания церквей и монастырей с отливающими, блестящими на солнце золотом главами церквей. В то время, то есть до революции и в первые годы после революции, Гороховец выглядел как-то компактно, как будто какая-то неведомая сила разжала кулак и посыпала домики сверху, не раскидывая их по сторонам. Городок жил тихой, безмятежной жизнью, и когда еще задолго до революции намечали рядом с городом провести железную дорогу, в то время называемую в простонародье «чугункой», то, по версиям много слышанным от старых людей, купцы Гороховца, не желая нарушать тишины города, воспротивились этому мероприятию, и поэтому железную дорогу провели в десяти верстах от Гороховца. После многие жалели об этом неудобстве. Красное село,

стоящее по обоим сторонам Владимирского тракта, разъединяла от города только небольшая часовенка (теперь Красное село имеет только неофициальное название и присоединено к территории города). В первую империалистическую войну 1914 года в тихий город Гороховец расквартировали запасной пехотный полк, для того в нагорной части города были построены за оврагом, как в то время называли солдатские бараки, а точнее бревенчатые казармы. Я был у этих казарм вместе с матерью, навещал служившего в этом полку дядю – брата моего отца. В Красном селе был на постое какое-то время кавалерийский эскадрон. Этот кавалерийский эскадрон запомнился мне потому, что когда дедушка мой вез меня на санках к моей тете, жившей в школе Красного села, в это время часть эскадрона делала проминку лошадей, и каким-то образом одна из лошадей задела мои санки задней ногой и перевернула их вместе со мной. Дедушка имел после этого нелицеприятный разговор с претензией к офицеру эскадрона. Война 1914 года унесла много жизней, в том числе и жизнь моего отца и дяди – это было большим горем для семьи. Матери моей ничего не оставалось делать, как переехать с места учительствования моего отца, Покровского уезда, в город Гороховец к своему отцу, моему дедушке. Дедушка мой был пятьдесят лет учителем и ушел на пенсию, думая купить на свои сбережения, которые копил всю жизнь и поместил в банк, в Гороховце домик. Но его мечта потерпела полное фиаско, ибо после Октябрьской революции никаких денег не выдавали, и его вклад лопнул, как мыльный пузырь. Всю остальную жизнь наша семья жила на частных квартирах, сжимаясь в расходах своего маленького бюджета. Итак, с четырех лет я стал жителем Гороховца. Начало счета домов улиц всегда ведется от здания почты. Главной улицей города была улица Благовещенская (теперь Ленина) и вела свое начало от Благовещенского собора, а точнее от здания бывшей гимназии, так как почта была в б. доме Сорокина – напротив гимназии. Благовещенская улица и площадь напротив Благовещенского собора были выложены булыжником и всегда содержались в чистоте. По правой стороне счета домов для пешеходов был сделан дощатый тротуар, под которым были положены деревянные долбленые трубы, по которым текла вода, снабжавшая четыре фонтана, расположенные по правой стороне улицы. Запорных кранов у фонтанов не было, и родниковая, чистейшая вода текла день и ночь, вытекая из чанов, по подземным каналам в Клязьму. Жители Благовещенской и других близлежащих улиц пользовались этой чистейшей водой из кранов фонтанов. Другая сторона улицы не имела тротуара, но жителям улицы вменялось в обязанность делать проводку скопившейся после дождя воды, так что и другая сторона улицы была почти всегда сухой. Перед каждым праздником, считая и воскресенье, хозяева домов подметали дорогу и тротуары против своих домов, мусора на улице никогда не было. Такой был неуставной порядок жителей. Зимы в те времена почти всегда были холодные, морозные и снежные, а лето жаркое, с сильными грозами и дождями, но краткими. Благовещенский собор по своему внутреннему убранству нисколько не был хуже столичных соборов, кроме этого, он имел красивую решетчатую, железную, на кирпичном фундаменте с такими же столбами ограду. Снаружи, недалеко от колокольни, вход в ограду украшал не менее красивый портик. Такой же портик имелся при входе в собор. Но церкви были поруганы, и портики и ограду сломали. Руководство города и района в те времена (1921-1929 годы) не понимали ни исторических ценностей, не понимали ничего ни в красоте, ни в архитектуре, считали все строительным кирпичом, куда все это шло, теперь неизвестно, лишь бы сломать. Изнутри ограда обрамлялась плодоносящими фруктовыми деревьями. В 1917 году я пошел в 1-й класс школы (школа № 2). Мы все с каким-то благоговеньем и радостью входили в класс и первые несколько минут приспосабливались сидеть на партах, открывая и закрывая откидные доски парт. Впервые мы получили бесплатно тетради, карандаши и ручки, а чернила были налиты в чернильницы, вставленные в отверстия в партах, для того чтобы чернила не разливать. Запомнилась и первая наша учительница, Фаина Евграфовна, обращаясь к нам со словами «Дети тихо!», она делала протяжное ударение на последнюю букву о. Она выдала нам книги для чтения с названием «Живой родник». В книге были цветные иллюстрации к рассказам для детей Л.Толстого, к стихотворениям Ф.Тютчева, А.Майкова и других классиков родной литературы. Перед началом учебы каждое утро нас собирали в коридоре второго этажа школы, и там один из учеников

старшего класса читал молитву. После молитвы расходились по классам. В Великий пост мы всем классом, вместе с учительницей, шли исповедоваться в Благовещенский собор. Собор своим убранством – большими, в позолоченных иконостасах, иконами, паникадилом, златыми вратами, колоннами, на которых также висели большие иконы, у икон стояли позолоченные подсвечники с множеством зажженных свечей, навевали на нас какую-то таинственность. Отец Иван принимал на исповедь на левом клиросе нас по одному, спрашивая: не хулиганишь ли, почитаешь ли родителей, почитаешь ли учителей, не обижаешь ли младших, не воруешь ли и другие грехи. Мы, конечно же, ни в каком грехе не признавались. После этого отец Иван накидывал на голову епитрахиль, по нашему, мальчишескому, фартук, и читал какую -то молитву. После этой церемонии считалось, что грехи все отпущены, и в воскресенье все шли на причастие. После обедни, придя домой, мы чувствовали себя именинниками, потому что дедушка и мать награждали нас с двоюродным братом каким-нибудь сладким подарком. Отец Иван Сахаров был священником с большим знанием богословия, хорошо говорил проповеди, за что имел большое уважение прихожан. В школе мы изучали закон Божий, который преподавал диакон Воскресенской церкви Роман Михайлович Орлов. Диакон был высокого роста, сухощавый и носил широкий ремень. В первом и втором классах в основном мы учили молитвы, и тем, кто не выучил молитву, он всегда ставил кол (единицу) в журнале. Баловников на уроке теребил за уши и давал «бобы», т.е. своим сухощавым кулаком проводил вдоль затылка – это было весьма неприятное ощущение. Такое наказание было только за баловство на уроке, а так за невыученный урок он физических наказаний не применял. Баловники его боялись, но обиды не держали, а только смеялись друг над другом. Спустя некоторое время молитву в школе заменили сокольской гимнастикой, отменили закон божий, отменили и исповедь. Заведующим школой в то время был культурный и строгий человек – Александр АрсентьевичПрозоров. И жена Анна Петровна и сестра его Екатерина Арсентьевна работали в этой школе педагогами. В школе Iступени мы – школьники чувствовали себя как-то непринужденно, в перемены между уроками мы играли в детские игры, заключавшиеся в игре в перышки об стенку на щелчки в лоб, а в большую перемену обязательно играли в чехарду у стенки. Было и весело и здорово. Но когда по окончании школы I ступени мы перешли в школу II ступени, мы затосковали о своих играх. В школе II ступени с нас спрашивали дисциплину, как со взрослых, в перемену нужно было степенно ходить по коридору, а не бегать во весь опор. На страже дисциплины и воспитания был директор школы, учитель математики Степан Васильевич Кривозубов. Он был очень вежливый, культурный человек, но и внимательно-строгий воспитатель. Он был из бедной, многодетной семьи столяра, жившей на Набережной улице в плохоньком домишке. Но Степан Васильевич окончил Московский университет еще до революции. Не дай Бог попасть к Степану Васильевичу на «проработку». Теребя свою клиновидную бороду, прохаживаясь взад-вперед по кабинету, Степан Васильевич чуть не в течение часа приводил цитаты из литературных произведений, где говорилось о морали и дисциплине. Во время внушения приходилось, в течение этого времени все это слушать. Сомнений не было, что из этих внушений вряд ли что оставалось в голове внушаемого, но однако каждый из нас старался избегать таковых «проработок», поэтому никаких нарушений дисциплины в школе не было. Досконально изучив психологию учеников, Степан Васильевич войдя в класс и окинув взглядом, сразу же определял - кто к уроку не подготовился, во всеуслышание объявлял (ошибки не было), предоставив возможность подготовиться к следующему уроку, никогда не забывал должников. А какие интересные, завораживающие нас уроки давала нам преподаватель литературы Надежда Константиновна Шумилина. У нее был тихий голос, и она его никогда не повышала, но во время ее уроков можно было услышать полет мухи – так интересно, с увлечением проводила она уроки литературы. Во внеурочное время она с нами готовила пьесы Горького или Островского, которые мы ставили в клубе для родителей и учеников. Я помню, в одной из пьес играл роль Бессеменова. Не знаю, как в настоящее время, но в те далекие времена воспоминаний учащаяся молодежь очень интересовалась политикой. Обществоведение мы изучали под руководством опытного учителя – Сергея Михайловича Лебедева.

Изучали по книге Вольфсона «Общество-ведение», историю партии по книге Попова. Тем, кто желал, предоставлялась возможность изучать более глубоко политику во фракции комсомола, не обязательно для этого было быть комсомольцами. Одним словом, мы любили школу и уважали своих учителей. На стенах школы, находившейся на Благовещенской улице (теперь 2й школы) и высшего начального училища (школы II ступени) висел портрет мецената города – Сапожникова. Бюджет города был неможным, а в городе была маленькая больница. Не хватало школ, и вот городской глава и члены городской Управы обратились за помощью к купцу Сапожникову – уроженцу города Гороховца. Несмотря на то что Сапожников жил в г. Казани и там имел магазины, он предоставил большую помощь Гороховцу. На его средства были построены школа на Благовещенской улице (теперь школа №2), женская гимназия (теперь школа №3), богадельня (теперь школа №5), больница, кладбищенская церковь. Около больницы стоял уже один этаж здания будущего детского приюта, но с приходом новой власти его растащили, и он, как тогда говорили в народе, «пошел на пропой». Сапожников был очень «тонкий» и тактичный человек: чтобы не вызвать неприязни у членов городской управы, проверял достоверность затраченных им средств, приезжая в Гороховец только инкогнито. В Гороховце до революции и после революции было всего два промышленных предприятия. На берегу Клязьмы стояли Гороховецкий Котельно-судостроительный завод и по другую сторону города, тоже на берегу Клязьмы, бумажная фабрика нескольких владельцев. Судостроительный завод Шорина М.И. выпускал за зиму десять сухогрузных и нефтеналивных барж, больших по размеру, но кроме этого, имел массу заказов на изготовление нефтеналивных резервуаров в различных регионах страны (Чарджуй, Баку, Сызрань и др). М.И. Шорин после революции сдал свой завод государству и был в нем техническим директором (теперь главные инженеры). В то время руководили заводом два директора: директор-распорядитель и технический директор. Высокого роста, стройный, красивый, с небольшой русой густой бородкой, Михаил Иванович Шорин почти каждое утро проходил по заводу, проверяя ход работы. Он никогда не давал указаний рабочему, хотя и видел, если что-то делалось не так; все указания он давал только мастеру участка. «Отдел кадров» завода состоял из одного человека – принимал и увольнял рабочих старый мастер завода Тимофей Кашканов. Он все видел, он все знал и всех знал. И он же держал всю дисциплину завода, то есть соблюдение внутреннего распорядка завода. Подъемных кранов тогда не было, все передвижение листов железа производилось вручную: они закреплялись струбциной, и веревками, привязанными к струбцине, тянули листы несколько рабочих. Листы на баржах и резервуарах прежде скреплялись болтами, а потом железо клепалось горячими заклепками, которые затем чеканились для плотности соединения. Кроме городского населения, на заводе работали крестьяне из близлежайших деревень. Заработки были большие, а в командировках – еще больше, к тому же гороховецкие котельщики славились своей добросовестной работой по всей стране. Часть населения города занималась в то время промышленным огородничеством. Летом и осенью из соседней области приезжали подводы и нагружались огурцами и луком. Здесь результаты своего труда было продать негде. Бумагу на бумажной фабрике выпускали оберточную, сырьем служило тряпье и макулатура. Все это ввозилось подводами со станции, а готовая продукция отправлялась на станцию Гороховец также подводами. В то время не было в Гороховце автомашин, да и вряд ли они были даже в Нижнем Новгороде. В войну 1914 года Гороховец жил благополучно, тихо. Доказательством этому могло быть то, что в Гороховце в Красном селе организовали детский приют для сирот прифронтовой полосы. Помещался детский приют в каменном здании (теперь автошкола ДОСААФ), заведующей детским приютом была Екатерина Владимировна Судоплатова – женщина очень энергичная и честная. Моя тетка Анфиса Георгиевна Винокурова была воспитательницей этого приюта и жила при нем, так что приют никогда не оставался без призрения. Настал 1920 год – голодный год. Для жителей деревни это был голод промышленных товаров, для жителей Гороховца вообще голод. В деревнях у крестьян в закромах было зерно, но они его не продавали, а только меняли на вещи, то есть начался вещевой обмен.

Городские жители несли на обмен все, что было: простыни, наволочки, подзоры, шубы, пальто и другое, чтобы не умереть с голода. Но крестьяне ближних деревень, насытившись вещами, не стали продавать зерно. Тогда жители города Гороховца образовали группы по учреждениям и вынуждены были поехать на обмен в села средней и нижней Волги, до Елабуги и дальше. Оттуда, насколько хватало сил, несли на себе зерно на железнодорожные вокзалы и пристани. Это была ужасная пора. Шла эпидемия сыпного тифа. Моя мать после поездки и мучений в дороге заболела сыпным тифом, но, к счастью ее и моему, поправилась. Заболел и умер от тифа известный всеми и всеми почитаемый опытный врач-терапевт города и района Вячеслав Иванович Тукалло. Так как В.И. Тукалло был по национальности поляк, хоронить его приезжали родственники из Польши. Тукалло был не только врачом, лечащим все болезни, но он был хорошим и сердечным человеком. За вызов врача на дом в те времена больной должен был платить врачу, но Вячеслав Иванович с бедных больных не брал ничего за вызов. Когда он выезжал на вызов в район, его замещал на приеме опытный немолодой фельдшер Иван Захарович Быстров. Амбулатория города и района помещалась в бревенчатом здании (теперь кооперативная сапожная и часовая мастерская), там же была и хирургическая. Приемный покой был в каменном двухэтажном здании (бывшая старая поликлиника), а инфекционное отделение больницы помещалось в бревенчатом бараке (теперь сломан). Так было, пока меценат города Гороховца Сапожников не построил городу больницу на Новой Линии. Когда Ленин провозгласил НЭП и продналог, торговля в городе вошла в ту же колею, что и до революции. Но нельзя сказать, что все было очень дешево, однако для жителей среднего достатка вполне нормально. Для нашей семьи, имеющей на иждивении у одного кормильца пенсионера – моего дедушку, мясные дни были только по воскресеньям и большим религиозным праздникам. Три частных мясных магазина снабжали жителей города мясом, закупали скотину только в Гороховецком районе. Никакого ажиотажа, никаких очередей – всякий облюбованный покупателем кусок мяса отрубит владелец магазина. На Средне-Набережной – Опаринский Василий Александрович. С таким же успехом можно было купить мясо у владельца мясного магазина Журавлева или у владельца самого маленького магазина, а также и владельца меблированных комнат Карликова К. (теперь хлебный магазин на улице Ленина). Несколько магазинов было бакалейных, где торговали всеми бакалейными товарами (Бурмистров и другие). На месте клуба Ленина были магазины братьев Куликовых, Балуева, Шумилова и других, которые торговали мануфактурой. Кобяков – городской голова, имел магазин готовой одежды, там, где сейчас находится почта. Но были магазины, где торговали только одним товаром из бакалеи, то есть, как теперь называют, специализированные магазины. Это мучной магазин братьев Карликовых - Ивана Николаевича и Василия Николаевича, а рядом с ним торговал Комаров, имея рыбный магазин, где можно было купить как соленую, так и свежую речную рыбу (теперь кооперативный магазин, под зданием народного суда). Там, где сейчас автобусная станция, был магазин железо-скобяных изделий братьев Судоплатовых, Павла Алексеевича и Ивана Алексеевича. Часто видишь по телевидению и слушаешь по радио, как наши репортеры, будучи за границей, восхищаются заграничными магазинами и мастерскими, где изделия изготавливаются в задних помещениях этих магазинов. Но ведь и у нас все это было в период до революции и во времена НЭПа. На Благовещенской улице был магазин-пекарня Максима Михайловича Савельева, когда проходишь мимо, то чувствуешь, как из него зазывающее вкусно пахнет французскими булочками и свежим хлебом. Такой же булочной владела Козина в другой части города (напротив рынка). Колбасный магазин-мастерская Мусатова находился напротив булочной Савельева и торговал свежей колбасой и окороками. В обычные базарные дни на площади (теперь площадь Патоличева), кроме магазинов, торговали и в ларечках, и на прилавках. А сзади тюрьмы стояли большие весы и скот. Там же торговали дровами, сеном, лошадьми, коровами, свиньями, овцами, санями и телегами. В общем, все, что было необходимо для жизни, можно было купить в Гороховце, не выезжая из него для покупок. Крестьяне из близлежащих деревень ехали молоть зерно на паровую мельницу Шориных, находившуюся в то время на месте правления колхоза им. Ленина.

В те времена употребляли в пищу льняное масло, которое можно было купить в любом бакалейном магазине, а в большом количестве, т.е. оптом, можно было купить на маслобойке Котуниных, находившейся в селе Красном. Мы, мальчишки, всегда ждали Петрова дня. В этот день была петровская большая ярмарка. На ярмарку приезжали купцы из Нижегородской области и других регионов страны со своими товарами. Я помню большой ряд торговцев деревянными изделиями – ложками, солонками, большой ряд различной глиняной посуды, приезжали торговцы замками из Павлова. Здесь же торговали решетами, корытами и другими изделиями. Больше всего нас, мальчишек, интересовала карусель, помещавшаяся напротив аптеки Вялова (теперь прокатный пункт), там же были качели и играла шарманка. Нас, мальчишек, интересовали игрушки, с которыми ходили по ярмарке откуда-то приехавшие китайцы, носившие в то время косичку на голове, что было для нас как-то несвойственно. Они торговали мячиками на резинке, скрипучими трещотками и свистками. А хозяин «счастья» стоял у столика, и попугай, сидящий у него на руке, вытаскивал из ящика пакетики со «счастьем» за небольшую мзду. На ярмарке всегда было шумно и тесно от покупателей, и мы, мальчишки, хотя и денег не имели, но «терлись» на этой ярмарке почти до ее окончания, не идя в этот день на реку ловить рыбу. Петров день всегда был жарким, и я не помню, чтобы в этот день был дождь, который бы не позволил состояться ярмарке. Село в те времена не взывало, чтобы город помогал крестьянину в посевную и уборочную страду, но все же без города селянин не обходился. Заблаговременно он ковал лошадь в кузнечных мастерских Румянцева, Основых, Боронина. Рудаковский лудил самовары, без которых в деревне жить было нельзя. Крестьянину нужно было натянуть шины на колеса телеги, наклепать лемех на плуг, отремонтировать борону, сделать ремонт веялки и другие работы. Все эти работы производились в вышеупомянутых кузницах, которые находились на подъеме дороги из города в красное село, напротив дома Бурмина – предводителя дворянства Гороховецкого уезда. Поскольку жизненный уровень городского населения при НЭПе поднялся, культурная жизнь города, если не бурлила, то, во всяком случае, пошла на подъем. В Гороховце в то время был частный кинотеатр Калелейкина. Шли в то время немые фильмы, но довольно интересные: грузинский фильм «Намус», по-русски значит «Честь» с участием очень талантливой и красивой артистки Наты Вачнадзе; немецкий фильм «Нибелунги»; французский многосерийный фильм «Дитя рынка»; американский фильм, комедийный, с участием артиста Макса Линдера, назывался «Король цирка»; с участием Игоря Ильинского «Закройщик из Торжка» и другие интересные фильмы. Иногда перед сеансом выступали приезжие артисты – солисты, но фильмы всегда сопровождались музыкой на фортепьяно неизменного тапёра Федора Ивановича Авдакова. В Гороховце был приличный духовой оркестр, игравший на демонстрациях 1 мая и 7 ноября. Но вместе с духовым оркестром в Гороховце организовал приехавший дирижер Любович симфонический оркестр, часть игравших музыкантов в духовом оркестре перешли в симфонический. Все сыгровки симфонического оркестра проводили в доме Ф.И.Авдакова, любезно предложившего помещение второго его дома. Симфонический оркестр давал иногда концерты в клубе, и даже при руководстве бывшей актрисы императорского театра Анны Мартыновны Позняковой была поставлена опера Даргомыжского «Русалка» в клубе города Гороховца. Опера имела громадный успех, в ней были задействованы лучшие вокальные силы города. К лучшим вокалистам города можно было отнести Бугрова (тенор, игравший князя в опере), Екатерину Константиновну Невскую (сопрано), Николая Ивановича Елфимова (бас) и других, но все же вдохновителем всей сценической деятельности был исключительно эрудированный режиссер-любитель Петр Иванович Шорин. На сцене клуба, который находился, где теперь находится телефонная станция, ставили серьезные пьесы Островского А.Н., Сухова-Кобылина, Мольера, Горького и др. Можно было удивляться, где они, артисты, находили реквизит для таких постановок, требующих большого реквизита и декораций. Каждый день к вечеру, независимо от погоды, после работы можно было увидеть среднего роста человека с поднятым воротником, идущего с Красного села по направлению к гороховецкому клубу. Это был Петр Иванович Шорин, шедший отдать дань искусству. Он был исключительно дисциплинированным человеком, поэтому и артисты-любители придерживались той же дисциплины на репетициях.

Перед Новым годом в бывшей гимназии всегда был костюмированный бал-маскарад. Там играл духовой оркестр вперемешку с фортепиано. Оркестр играл вальсы, тустеп, краковяк, падеспань и другие популярные танцы. В самый пик веселья объявлялись призы для костюмированных гостей. Я помню один из балов-маскарадов. Были объявлены следующие призы: первый приз за копну колосьев, в середине которой находился человек, поверх копны написано было «Дай дорогу продналогу». Этот приз имел политический уклон . Второй приз присудили за художественность костюма, присвоен он был братьям Войновым за костюм североамериканских индейцев. И третий приз был присвоен за веселость землеустроителю Столбикову за шутливый костюм под девизом «Восемь девок – один я». Зимой же расчищался лед на Клязьме, вмораживались столбы для электроосвещения и на катке катались до полуночи, но хоккея тогда не было. Чуть только весна вступала в свои права, образовывались на тротуаре улицы сухие проталинки земли, мы, мальчишки, начинали играть в бабки (кости ног крупного рогатого скота). Бабки ставили по паре, одна пара за другой. И один из трех нас, с расстояния 8-10 шагов, кидал по ним железной плиткой. Но когда уже совсем просыхала дорога, начинали играть в городки или гоняли один городок вдоль всей улицы и потом бежали на кон. Иногда играли в лапту, так же вдоль улицы. Ведь тогда автомобилей не было, ездили только на подводах, запряженных одной лошадью. Футбольное поле было на лугах, на которых теперь выстроены улицы Мира, Полевая, Кирова и другие. В воскресные дни соревновались гороховецкая футбольная команда и приехавшие из Вязников или Растяпино. Наша футбольная команда имела неплохой состав игроков, в которую входили «ассы» нашего футбола: Анатолий Степанов, братья Степан и Николай Кабановы, Гога Поздняков и другие. Во многих улицах организовывались молодежные уличные команды, соревновавшиеся на этом же поле. Было вообще массовое увлечение футболом. На этом же поле, ближе к кирпичному заводу, был одно или два лета учебный лётный летний аэродром, принадлежащий какой-то воинской части. Военные самолеты все были тогда только фанерные У-2. Я помню, что один из самолетов потерпел при посадке аварию и два летчика убились, но хоронить их увезли в Иваново. Клязьма в те времена была судоходной рекой, было в ней изобилие рыбы. Весной в половодье в реке без запрета ставили крылёны и вентиля, летом иногда ловили рыбу неводом и подпусками, не считая ловли удочками и бреднем. Рыбу рыбаки продавали на рынке, большинство не ловили для своего употребления. Вёсельных лодок на реке было очень мало, в большинстве пользовались долблёными ботниками, моторных лодок не было совсем. Я помню разговор, как барабанщик духового оркестра, Митя Распашнов, поймал такого сома в 12 пудов весом на подпуск, что сом его ботник водил по реке больше часа, пока не подоспели к нему на помощь другие рыбаки. Такая рыба водилась в реке Клязьма. Каждый вечер молодежь отправлялась на берег Клязьмы, к пристани, встречать пассажирские пароходы «Шторм» или «Робеспьер». Это было красивейшее зрелище, когда пароход подходил весь в огнях к пристани. Грузы из трюма всегда разгружались грузчиками в куртанах. Куртан – это жилет с укрепленной на спине, треугольной, с выемкой на спине, планкой. Планка служила для того, чтобы не соскальзывал груз со спины, и у каждого грузчика имелся в руке крючок со шнуром, на конце которого всегда была кисточка – этим крючком поддерживали груз сверху, когда его несли. Грузчики с парохода несли груз через пристань по трапу вверх, по склону берега, в лабаз. Все это сочеталось на фоне затемненного берега и освещенного парохода, и представляло из себя, повторяю, красивое зрелище. Буксирное судно «Зорька» и другие водили на буксире баржи к Вязникам, а оттуда захватывали караван плотов и вели их к Нижнему Новгороду. Очень часто продукция бумажной фабрики отправлялась с пассажирскими пароходами, а в конце лета палубу парохода загружали круглыми большими корзинами с гороховецкой вишней или с гороховецкими яблоками до пристани Дуденево (Нижегородской области). В большие религиозные или советские праздники молодежь, да и взрослые, ехали с гармонью на лодках и ботниках вверх Клязьмы на Лысую гору, как говорили тогда, на «столик». Там на берегу играли в разные игры, а старшее поколение гороховчан раскидывали на берегу привезенную с собой снедь и вели разговор, но вино никогда не употреблялось, ибо возвращаться на лодках пьяными было опасно для жизни.

Часть молодежи или шли на футбольное поле, или в рощу. На площадке у рощи играли в горелки, а также играли в лапту. В играх участвовала не только взрослая молодежь, но принимали и нас, мальчишек и девчонок. На площадке у рощи зажиточная молодежь приносила с собой крокет (забытая английская игра). Играли в крокет, где и нам мальчишкам перепадало поиграть, когда кто-то из взрослых отказывался по какой-то причине от игры. Пьяных не было, поэтому и эксцессов никаких не было, да и разбирать эксцессы было бы некому. На весь Гороховец было 3-4 милиционера, во главе со старшим милиционером Проней Котовым и начальником милиции, которые вполне справлялись со своей работой. Мы, неразлучные друзья – Коля Ухов, Ваня Архангельский, Боря Покровский и я, также в большие праздники собирались вместе, брали гитару и шли в рощу. Садились на окраине рощи, любуясь сверху городом, пели негромко под гитару песни, после этого шли на футбольный матч. Летом не было специально устроенного пляжа, все купались там, где было облюбовано самими купальщиками. Многие ходили гулять по мосту на левую сторону реки Клязьмы. Мост был наплавной, на толстых бревнах, но вполне выдерживал подводы, нагруженные сеном, дрова возили только зимой, зимой же возили длинный строительный, на дома, лес на санях с подсанками. Никаких автомашин не было, всё провозилось на лошадях. Когда на лугах уже трава для пастьбы скота была вытоптана, городское стадо, а оно было в девятьсот голов, прогоняли по мосту пасти на левую сторону Клязьмы. Но это мероприятие проводилось после окончания сенокоса. Хозяева девятисот голов – городские жители все накашивали на зиму сено, на каждую корову не менее 120-150-ти пудов зеленого сена. Сенокосных угодий хватало на всех жителей. Молоко никто никуда не сдавал, каждый житель пользовал его для себя. Когда подходила грибная пора, крестьяне близлежащих деревень ездили на подводах собирать грибы с ночлегом на несколько дней, некоторые из них брали с собой бочки и соль и там засаливали грузди и рыжики. Грибов было видимо-невидимо. Городские жители также ходили пешком на Ершиху, где было обилие рыжиков, а рыжик считался «царским» грибом, так как , по поверью, его заготовляли для царского двора. До революции, да и в ближайшие годы после революции, в Никольском монастыре находились монахи, которые проводили церковную службу. Монастырь был на обеспечении Святейшего Синода, а вот Знаменский монастырь, где тоже проводилась церковная служба, был на самообеспечении. Монахи имели крупное хозяйство, молочную ферму, огород, ловили в озерах рыбу. И всё это обслуживали сами, наемного труда они не использовали. Когда приезжал для контроля церковной службы архиерей, он в первую очередь останавливался в Знаменском монастыре. Когда был праздник Успенья Божьей Матери, икону, находящуюся во Фролищах, несли в вертикальном положении на специальных носняках четверо молодых мужчин, все двадцать пять километров шли священник и диакон с пением псалмов. За десять километров от Гороховца большая толпа верующих встречала икону, и перейдя по мосту через Клязьму, икону ставили в Благовещенском соборе для моленья. Всё это было летом, когда стояла жара более тридцати градусов. Я тоже мальчишкой ходил встречать икону с бабушкой, которая садилась на дороге вместе со мной на корточки, и икону проносили над нами – было это предзнаменованием, что спасало от всех болезней. А бабушка моя – Надежда Осиповна была весьма религиозным человеком и за свою жизнь ходила пешком на моления и поклонения святым мощам в Киев и в Саровскую пустынь, а это было от Гороховца неблизко. Рассказывала мне бабушка, как они – странники божьи шли пешком босые, подходя к Москве, боясь шума и движения городского, Москву обходили кругом. Когда хотели есть или им нужен был ночлег, любой христианин пускал их на ночлег и кормил – это для любого человека считалось делом христианским и обязательным. Так было в старину, люди все были приветливые и богобоязненные.